Крылья творчества всегда несли Ивана Бунина в Крым. Навеянные полуостровом образы пронизали стихи и прозу лауреата Нобелевской премии. Мастеру слова – 155 лет.
Вечность, летящая тут
Образ Тавриды исподволь кристаллизовался в глубинах сознания будущего писателя. Увлекательно рассказывал об участии в обороне Севастополя отец. А когда в Ялте умер один из кумиров юноши – поэт Семён Надсон, Иван выразил свои чувства в стихотворении «Над могилой Надсона». Оно стало первым опубликованным произведением Бунина.
Продолжать учёбу в гимназии уже прискучило, но литературные опусы были ещё слабоваты. Посему упрямый молодой человек нашёл работу библиотекарем, что позволяло заниматься самообразованием.Он начал сотрудничать с газетами – шлифовать язык, вырабатывать стиль. Да и гонорары оказались весьма кстати.
Собрав нужную сумму, весной 1889 года Ваня отправился в первое крымское путешествие – туда, «где ярки неба своды».
В Севастополе он мечтал окунуться в «отцовскую молодость». Но город, «вновь отстроенный, белый, нарядный и жаркий, осенённый светлой зеленью акаций», уже ничем не напоминал величественные события Крымской войны, принёсшие ему славу «Русской Трои». Только по другую сторону бухты угадывалось «нечто отцовское» – Братское кладбище на Северной стороне.
Далее пилигрим направился в Ялту: хотел увидеть дом, где перестало биться сердце обожаемого Надсона.
Путь лежал через перевал, увенчанный аркой «Байдарские ворота». «Едва я вышел из ворот, как отскочил назад и замер от невольного ужаса: море пора-зило меня». Это впечатление было сродни молнии. «Вечность, летящую тут» начинающий поэт отразил в цикле «Отрывки из дневника» в первом сборнике.
Печальная земная красота
Прошло семь лет. Иван уже обосновался в столице, завёл знакомства в литературном сообществе. Круг его общения с собратьями по перу был невероятно широк – от утончённых декадентов до суровых реалистов. Однако собственный путь в изящной словесности представлялся Бунину весьма туманным. И в поисках своего места под солнцем он снова отправляется в Крым.
На сей раз его интересы лежат «в забытых странах». Среди «их руин и некрополей» молодой человек пытается найти ответы на вечные вопросы – о жизни и небытии. «Мёртвый город» Чуфут-Кале напоминает разрушенную Помпею. Впечатления от посещения ялтинского кладбища на Поликуровском холме отразились в стихотворении «Кипарисы». Яркий крымский колорит имеет хлёсткая притча «Жена Азиса». Наблюдения за кропотливой работой археологов легли в основу шедевра «Без имени». Помните: «Курган разрыт. В тяжёлом саркофаге он спит, как страж. Железный меч в руке...»
Но самые яркие ощущения – сродни откровению – подарил Аюдаг. «Шёл по лесистым склонам вверх, достиг вершины и лёг в корявом низкорослом лесу на обрыве. Спокойное, задумчивое море сиреневой равниной расстилалось внизу, с трёх сторон обнимая горизонт, муаром струясь в бездне. В тишине, в вечном молчании горной пустыни, беззаботными переливами, чуждыми человеческому миру, пели чёрные дрозды, – в божественном молчании предвечернего часа, среди медового запаха жёлтого дрока. Я оцепенел в чувстве несказанной прелести жизни», – признаётся Бунин.
У Чеховых – как родной
Чехов вошёл в жизнь 17-летнего Вани «Пёстрыми рассказами». Завязалась переписка, перемежаемая короткими встречами, – плодотворное общение мастеров слова.
В 1899 году Антон Павлович завершил постройку дома в Ялте. Неожиданно встретив Ивана Алексеевича на набережной, пригласил его немедленно отпраздновать новоселье: «Будем пить кофе».
Воспоминания Бунина насыщены замечательными фактами, ярко характеризующими старшего друга: «Ранняя весна, ялтинская гостиница «Россия». Поздний вечер. Вдруг зовут к телефону. Подхожу и слышу:
– Милсдарь, возьмите хорошего извозчика и заезжайте за мной. Поедемте кататься.
– Кататься? Ночью? Что с вами?
– Влюблён.
– Это хорошо, но уже десятый час. И потом – вы можете простудиться...
– Молодой человек, не рассуждайте-с!
Через десять минут я был в Аутке. В доме – тишина, темнота, тускло горели две свечки в кабинете. И как всегда у меня сжалось сердце при виде этого кабинета, где для него протекло столько одиноких зимних вечеров.
– Чудесная ночь! – сказал Чехов с необычной для него мягкостью и какой-то грустной радостью, встречая меня. – А дома – такая скука! Только и радости, что затрещит телефон да кто-нибудь спросит, что я делаю. А я отвечу: мышей ловлю. Поедемте-ка в Ореанду!»
В поэтическом опьянении
«С тех пор я начал бывать у него чаще, а потом стал и совсем своим в чеховском доме», – вспоминает Бунин.
В конце 1900 года Антон Павлович уехал на лечение в Ниццу, и чтобы не оставлять в одиночестве мать и сестру, пригласил «маркиза Букишона» погостить подольше. Лёгкий на подъём, тот немедленно собрался в дорогу, несмотря на крайнюю стеснённость в средствах. Культурная программа была весьма насыщенной и затратной: Мария Павловна, питая к гостю расположение, стремилась показать ему возможности семьи: вместе ездили на дачи в Кучук-кой (нынешний посёлок Парковое), в Гурзуф. «Изнемогаю от радости, но деньги приводят меня в отчаяние», – сообщает Бунин брату. Неожиданно всплыл в памяти добрый совет, слетевший с уст маэстро при первом знакомстве: «Нужно, знаете ли, работать. Не покладая рук, всю жизнь».
Спросив разрешения хозяек, Иван Алексеевич поднялся в кабинет Чехова – и застыл в изумлении: солнце, пробиваясь сквозь цветные оконные стёкла, нарисовало на стене загадочную вязь. Показалось, что она сама сплетается в слова: «Не краски жадный взор подметит, \ А то, что в этих красках светит: \ Любовь и радость бытия».
«Дни мои протекают, – признаётся литератор, – в каком-то поэтическом опьянении. Много пишу стихов, много начинаю рассказов, читаю и мечтаю». Ялтинская зима, проведённая в доме Чехова, стала для Бунина сродни Болдинской осени Пушкина.
Жуткий восторг
Когда Чехов ушёл из жизни, в его доме поселилась гнетущая пустота. Вскоре Бунин получил письмо от Марии Павловны: «Приезжайте в Ялту. Помните, как Антоша любил, когда вы гостили у нас?..»
Осенью 1905 года Иван Алексеевич обнимал осиротевших обитательниц Белой дачи. «Вот и хорошо! – радовалась «мамаша», Евгения Яковлевна. – Отдохнёте, не будете тормошиться, поживёте спокойно, здоровьем поправитесь». И правда – чего ещё желать: «Пишу на балконе. Вдали море тихое, голубая воздушная бездна».
Между тем Россия медленно и неотвратимо погружалась в бездну политического безвременья.
Семнадцатого октября в чеховском доме затрезвонил телефон, и знакомая в панике сообщила, что в стране – революция: всеобщая забастовка, повсюду митинги, перерастающие в погромы, и уже есть жертвы. Недоверчивый Бунин отправился в город в надежде узнать хотя бы местные новости. Они и вправду оказались неутешительными.
Что ж, надо срочно выбираться из отрезанной от мира Ялты. Ближайший пароход шёл в Севастополь. Серая, неприятная погода была под стать тягостному душевному состоянию. Но возле Ай-Тодора из-за туч вдруг блеснуло солнце, озарив всю горную гряду от Ай-Петри до Байдарских ворот, столь памятных по первому путешествию. Качка уменьшилась, подали завтрак, и Иван Алексеевич даже вздремнул. «На душе стало легче и веселее», – вспоминает он.
В Севастополе у коллег-журналистов удалось выяснить, что император обнародовал манифест о «даровании незыблемой основы гражданских свобод». «Какой-то жуткий восторг, чувство великого события!» – записывает «последний писатель от дворянства».
Надвигались «Окаянные дни»...
Иван КОВАЛЕНКО, крымовед
