Кусочек земли, что мне век не забыть.
Так Константин Симонов говорил о поле под Могилёвом, где он принял боевое крещение в 1941-м. Эти же слова поэта и журналиста можно отнести и к Крыму. Классику советской литературы исполнилось 110 лет.
Привязанность и уважение
Одним из ярких впечатлений 8-летнего Кирюши стала поездка с родителями в Феодосию. К 1924 году страна уже оправилась от ран, нанесённых Гражданской войной, и город, как и в прежние времена, приобретал облик средоточия цивилизаций. Особенно поразили мальчугана порт и огонь маяка, что загорался вечером в конце длинного мола.
Следующая встреча с Крымом состоялась в 1939 году. Военкора, освещавшего события на Халхин-Голе, премировали путёвкой в ялтинский Дом творчества писателей. Симонов открывает для себя Севастополь. Здесь родились ставшие программными стихотворения «Английское военное кладбище» и «Поручик». В первом произведении молодой мастер, опираясь на локальный, казалось бы, материал, поднимается до философских обобщений проблем войны и мира. А во втором уже ясно прорастает тема, которая очень скоро достигнет мощного звучания в «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...»
Страшно с непривычки
В августе 1941 года корреспондент «Красной звезды» прибыл в Севастополь – подготовить очерк о боевой работе подводников. Верный журналистскому принципу «знать то, о чём собираешься писать», Симонов в составе экипажа подлодки отправился ставить мины у берегов Румынии.
Новоявленный подводник с присущим ему юморком рассказал, как осваивал матчасть: «Когда я в очередной раз ударялся обо что-нибудь, ближайший моряк вежливо пояснял, обо что именно».
На обратном пути уничтожили вражеский корабль. Но вскоре появился самолёт – пришлось срочно погружаться, чтобы уйти от глубинных бомб. По счастью, всё обошлось.
В Севастополе героев встречали журналисты. Каково же было их удивление, когда командир подлодки невозмутимо изрёк: «Товарищи, а про нас уже всё написал ваш коллега. Так что расспрашивайте лучше его!»
Храбрые умирают реже
К моменту возвращения Симонова из подводного рейда фашисты уже вплотную подошли к Крыму, и военкор получил новое задание. Теперь его горячей точкой стала Арабатская стрелка.
«Пришлось быть в таком переплёте, когда испытываешь на своей шкуре ощущение человека, идущего в атаку: когда ты залёг, тебя поднимают, а потом ты уже сам поднимаешь других», – вспоминал Константин Михайлович. Впрочем, не бывает худа без добра. «Интеллигент с наганом» бережно хранил блокнот, в котором жили персонажи не только газетных очерков, но и будущей эпопеи «Живые и мёртвые».
Первым опытом документальной прозы стал «Третий адъютант» – рассказ о полит-руке, который точно знал, что смельчаки живут дольше, чем трусы. Подтверждением тому стал комиссарский адъютант, выживший после тяжкой раны.
Сильное впечатление произвела 19-летняя «шофёрка Паша», которая исправно возила под огнём «и живых, и мёртвых, и что скажут». Уроженка сольпромовского посёлка (современное село Соляное на Керченском полуострове) Прасковья Анощенко стала героиней нескольких произведений Симонова.
Люди будут чтить
Очередная командировка была в начале января 1942 года в Феодосию, только что освобождённую в ходе Керченско-Феодосийской десантной операции. Картина разрушений угнетала: «Город был чёрным и пустынным».
С рассветом началась очередная бомбёжка, но в коротких перерывах между налётами журналист принимался за работу. Узнал, что во время оккупации фашисты уничтожили примерно тысячу евреев. Отдельно убили крымчаков в противотанковом рву, и стоны оттуда слышались два дня. Такую же операцию готовили для караимов, но не успели.
«Наше дело было взять порт и ближайшие две улицы, – с весёлой злостью рассказывал комиссар отряда десантников. – Видим, у немцев паника! Что ж нам, топтаться? Давай вперёд! Драка шла за каждый дом, но полгорода взяли». Помолчал и добавил: «Люди будут сюда ездить и чтить память».
«Никто не забыт, ничто не забыто» ещё не было высечено ни на памятниках, ни в нашем сознании, – писал Симонов много лет спустя. – Но потребность в этих словах существовала в душах людей уже в первый год войны».
Похожее на молитву
Вернувшись из Феодосии, Симонов занялся обычными редакционными делами. Подготовив корреспонденции для сдачи в набор, встретил в коридоре редактора «Правды» – главной газеты страны. Тот пригласил попить чаю и в разговоре посетовал, что большевистскому рупору не хватает душевности. Может, у Кости есть новые стихи?
В промёрзшей комнате зазвенело: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди...»
14 января 1942 года 26-летний военкор проснулся знаменитым. Вслед за миллионным тиражом «Правды» были сотни публикаций в армейских многотиражках. Но главное, безыскусные строки солдаты переписывали друг у друга, отсылая с фронта домой, и домашние хранили листочки как дорогие реликвии. «Жди меня» стало подлинной духовной защитой, точкой опоры, символом веры.
«Это стихотворение по сути является письмом к любимой женщине, – признавался поэт. – Такова была моя внутренняя потребность. Но вскоре выяснилось, что люди на войне очень хотели слышать стихи о любви».
Перед лицом большой беды
В конце февраля Симонов отправился в Керчь – рассказывать о событиях на Крымфронте, силами которого предполагалось освободить полуостров. Картину военкор увидел удручающую: «Под диким дождём, лившим без передышки, почву чудовищно развезло. Всё завязло в грязи. Танки не шли, пушки застряли где-то сзади, машины тоже, снаряды подносили на руках. Людей на передовой было бессмысленно много. Ни раньше, ни позже я не видел такого большого количества убитых не в атаке, а при систематических артналётах. Не было ни окопов, ни щелей. Трупы утопали в грязи, и смерть здесь, на голом грязном поле, казалась особенно ужасной. Зрелище напиханных вплотную к линии огня солдат и связанная со всем этим бестолковщина породила у меня тяжёлое предчувствие».
Безысходность сквозит в стихотворении «Дожди». Автор рассказывает любимой о тяжкой повседневности войны, о трагедии, которая развернулась на Акмонайской равнине.
Не дрогнет моя рука
Но Крым способен удивлять. Константин узнал потрясающие факты о героизме партизанского отряда, чьей базой стали подземные каменоломни близ посёлочка Аджимушкай в период первой оккупации Керчи в ноябре – декабре 1941 года.
На протяжении всего этого времени горстка гражданского населения – 60 человек! – была крепким кулаком, который сковывал действия немецкого пехотного полка, тратившего тонны взрывчатки, чтобы заживо похоронить народных мстителей. А когда в Керчи высадился десант, партизаны вышли на поверхность и ударили в тыл противника.
Симонов первым рассказал народу и о подвиге аджимушкайцев, и о трудностях, которые по сей день повергают в шок посетителей музея истории обороны Аджимушкайских каменоломен: абсолютная темнота, пронизывающий холод, отсутствие воды.
Сбежать бы в Крым...
...Признавался герой симоновской поэмы «Первая любовь». Последний раз такая возможность представилась Константину Михайловичу летом 1979 года. Мэтр уже тяжко болел, но врачи рассчитывали, что благодатный Южный берег продлит дни знаменитого писателя. Впрочем, он не терял времени даром: привёз в гурзуфский санаторий «Пушкино» десять томов читательских писем, посвящённых войне, изучал их, анализировал, размышлял. Намеревался ближайшей осенью наведаться в Керчь, встретиться с участниками боёв. Предполагалось, что собранные факты войдут в новую книгу – своеобразное продолжение эпопеи «Живые и мёртвые».
Однако судьба распорядилась по-другому: это лето стало в жизни Симонова последним.
Солдат завещал развеять свой прах над Буйничским полем близ Могилёва, где в 1941 году он впервые увидел, как пылают фашистские танки. Как хочется верить, что крупинки праха осели в Керчи и на Акмонайском перешейке, в Феодосии и в Севастополе, а дух поэта, подобно пушкинскому, прилетел к Гурзуфу.
Иван КОВАЛЕНКО, крымовед
